ОДНАЖДЫ, еще при жизни моего мужа, подавленная печалью, не зная, что мне делать, я хотела поговорить с одним выдающимся человеком, обладающим несомненными достоинствами, который часто приезжал в наш город. Я написала, прося его о встрече и наставлении.

Но вскоре после этого я почувствовала угрызения совести, и голос в моем сердце сказал мне: «Зачем ты ищешь облегчения и желаешь сбросить с себя Мое иго?» После этого я немедленно послала ему записку, в которой просила его извинить меня, добавив, что написанное мною было скорее проявлением самолюбия, нежели необходимостью. Если ему известно, что значит хранить верность Богу, то я надеюсь, он не осудит меня за этот простодушный христианский поступок. Однако он выразил свое несогласие, что весьма меня удивило, ибо я была высокого мнения о его добродетели. Он имел добродетели, но все они были связаны с его жизнелюбием и деятельной натурой, а сам он при этом был совершенно чуждым пониманию умерщвления плоти. Ты, мой Бог, был моим наставником даже в этих путях, ибо я обнаружила это с восхищением после того, как все уже было в прошлом. Да благословенно будет Имя Твое на веки. Моя обязанность состоит в том, чтобы свидетельствовать о Твоей благости.

Прежде чем я продолжу свой рассказ, я должна упомянуть об одном факте, который Господь открыл мне для моего следования по Его пути, ибо Его благости было угодно вести меня по нему. Он заключается в том, что этот мрачный путь и есть наилучшее средство для умерщвления души, ибо здесь ей не оставлено ничего, на что можно было бы опереться для обретения уверенности.

Несмотря на то, что это и не применимо к какому-либо конкретному состоянию в жизни Иисуса Христа, в результате душа облекается во все черты Его образа. Нечистая и эгоистичная, она очищается как золото в плавильне. Ранее исполненная своих собственных суждений и собственной воли, теперь повинуется как дитя и более не находит воли в себе самой. Ранее она была готова бороться за всякий пустяк, теперь же тотчас уступает. И делает это не с колебанием и мучением, практикуя добродетель, но так как если бы это было естественной наклонностью. Ее собственные пороки исчезли. Это творение, ранее такое тщеславное, теперь не любит ничего кроме бедности, малости и смирения. Прежде она себя ставила выше других, теперь же других видит выше себя, обладая безграничным милосердием к своему ближнему. Она несет бремя его недостатков и слабостей, желая победить его любовью, что раньше было возможно лишь с приложением огромных усилий. Ярость волка становится кротостью ягненка. В течение всех моих испытаний и лишений я не искала отрады или передышки. Я не хотела ничего знать и видеть кроме Иисуса Христа. Моя комната служила мне моим единственным развлечением. Даже если рядом со мной была бы королева, которую я никогда не видела, и которую я достаточно сильно желала бы видеть, мне стоило только открыть глаза, и поискать ее взглядом, но я не делала этого. Я обожала слушать пение других людей, однако, хоть мне однажды и случилось четыре дня находиться в обществе той, которая слыла в мире обладателем лучшего голоса, я ни разу не попросила ее спеть. Это ее весьма удивило, ибо ей было известно, что, зная ее имя, я должна знать также и о чарующем великолепии ее голоса.

Однако я проявила некоторую неверность, спрашивая, в чем другие обвиняют меня. Я встретилась с одним человеком, который сообщил мне все. Хоть я и не подавала вида, но это послужило только к моему умерщвлению. Я поняла, что мое «я» еще слишком жизнеспособно. Я никогда не смогу рассказать о моих бесчисленных страданиях. Но число Божьих благостей настолько их превосходило и поглощало, что теперь я их больше не вижу. Странное безумие моего воображения в течение этих семи лет причиняло мне более всего страданий. Оно не давало мне покоя особенно последние пять лет. Мои чувства содействовали этому.

Я больше не могла закрывать глаза в церкви. Таким образом, держа все свои ворота и пути открытыми, я была как виноградник, отданный на разграбление, ибо та изгородь, которую устроил отец, была разрушена. Я видела всякого, кто заходил и выходил, и замечала все, происходящее в церкви. Ибо та же самая сила, что привлекла меня к внутреннему созерцанию, казалось, толкала меня к внешней рассеянности. Обремененная лишениями, отягченная гнетом и постоянно сокрушаемая крестными страданиями, я думала лишь о том, чтобы дни моей жизни, наконец, закончились. Во мне больше не оставалось надежды выбраться. Но, несмотря на все это, я думала, что в вечности я имею изобилие благодати и спасение, которое мы получили благодаря ней. Я стремилась только к тому, чтобы делать для Бога все, что в моих силах, хоть и боялась, что не смогу любить Его в достаточной мере. Видя то счастливое состояние, которого я лишилась, я желала в благодарности служить Ему, несмотря на то, что себе самой я представлялась жертвой приговоренной к закланию. Иногда воспоминание о счастливом периоде моей жизни вызывало у меня тайные желания дать своему сердцу расцвести и восстановить свои силы. Но я немедленно чувствовала себя отброшенной назад в глубину бездны, ибо полагала, что нахожусь в состоянии, которое заслуживают неверные души.

Мне казалось, мой Бог, что я навсегда отвергнута от Твоего взора, как и от взора всех остальных людей. Мое состояние со временем становилось все более мучительным. Но я перестала это чувствовать, и моя нечувствительность казалась мне последним сопротивлением ветхой природы. Моя холодность казалась мне холодностью смерти.

Это было действительно так, мой Бог, поскольку я умерла для самой себя, чтобы всецело жить в Тебе и в Твоей драгоценной любви. В заключение моего повествования, я должна сказать, что моя служанка пожелала стать монашкой ордена Варнавитов. Я написала об этом Отцу де ля Моту. Он ответил мне, что я должна обратиться к Отцу де ля Комбу, который в то время был настоятелем Варнавитов в Тононе. Это обстоятельство обязало меня обратиться к нему.

Я всегда испытывала тайное почтение к этому человеку, на котором была благодать Божья. Тогда я была очень рада возможности поручить себя его молитвам. В письме я описала ему мое отпадение от благодати Божьей, ибо за данные Им блага я отплатила самой черной неблагодарностью. Теперь это было несчастное существо, достойное всяческого сострадания, слишком далекое от приближения к Богу, ибо я стала полностью отчужденной от Него. Отец ля Комб ответил таким образом, как будто ему было дано знать свыше описание ужасающей картины моего состояния. Посреди моих несчастий мне вспомнилась Женева, этот странный образ, который вызвал у меня столько страхов. «Неужели,— говорила я,— чтобы пройти этот путь порицания, я должна достичь такой степени нечестия, чтобы моя вера закончилась отступничеством (жители Женевы в основном были протестантами, кальвинистами)? Должна ли я теперь оставить церковь, за которую я готова была бы тысячу раз пожертвовать своей жизнью? И смогу ли я когда-нибудь отступить от той веры, верность которой я бы желала запечатлеть своей кровью?» Я испытывала такое неверие в саму себя, что не осмеливалась надеяться на что-либо, но зато имела тысячу причин для страха. Тем не менее, письмо Отца ля Комба, в котором он описывал свое нынешнее духовное состояние, в некоторой степени, подобное моему, возымело надо мной такое действие, что вернуло мир и спокойствие моему разуму. Я ощущала свое внутреннее единение с ним, как с человеком по-настоящему преданным благодати Божией. После этого мне во сне явилась женщина, которая сошла с Небес и сказала мне о Господнем повелении отправиться в Женеву. В 1680 году, где-то за восемь или десять дней до дня Святой Магдалины, я ощутила необходимость написать Отцу ля Комбу, и попросить его молиться обо мне, если он получит мое письмо до этого дня.

Но в противоположность моим ожиданиям, свыше было предопределено, чтобы он получил мое письмо вечером вдень Святой Магдалины. Когда он молился за меня на следующий день, то ему трижды было убедительно сказано: «Вы оба будете пребывать в одном и том же месте». Он был невероятно удивлен, так как прежде ему не случалось получать внутренние послания. Я верю, мой Бог, что все это исполнилось, как в нашем внутреннем ощущении и переживаниях, так и в тех крестных страданиях, которые нам обоим пришлось претерпеть. Но также это исполнилось в Тебе Самом, который и есть наше истинное жилище, несравнимое ни с одним временным местом жительства.