ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬ ИЛИ ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ после моего выздоровления от оспы, Отец Ля Комб, проходя мимо нашего дома, принес мне письмо от Отца Де Ля Мота, рекомендуя его мне, и рассказывая о своем наилучшем к нему расположении. Я колебалась, не испытывая желания завязывать новые знакомства. Но страх обидеть брата возобладал надо мной. После краткой беседы мы оба желали следующего случая для встречи. Я думала, что он или любит Бога или же был расположен любить Его, а моим желанием было, чтобы все люди любили Его. К тому времени Бог уже употребил меня для обращения трех человек из того же ордена. Это его сильное желание увидеть меня снова побудило его приехать в наш дом в провинции в половине лье от города. Там произошел небольшой инцидент, который дал мне возможность поговорить с ним. Когда он беседовал с моим мужем, который наслаждался его обществом, ему вдруг стало дурно, и его препроводили в сад. Мой муж велел мне пойти и посмотреть в чем дело. Отец же сказал мне, что заметил на моем лице глубокую внутреннюю погруженность и ощущение присутствия Божия, что вызвало у него сильное желание увидеться со мной еще раз. Тогда Бог помог мне открыть ему этот внутренний путь души и посредством этого слабого канала передать столько благодати, что он ушел совершенно изменившимся человеком.

Я сохранила к нему чувство глубокого уважения, ибо мне показалось, что он будет искренне предан Богу, но я тогда не могла предвидеть, что окажусь с ним в одном и том же месте. В то время я была склонна к постоянной молитве, не осознавая ее как таковую. Присутствие Божие было столь всепоглощающим, что, казалось, во мне больше Его, чем меня самой. Поэтому и чувствительность моя была очень сильной, настолько проникающей, что противостоять ей было невозможно. Любовь забрала у меня всю мою личную свободу. Временами я чувствовала себя совершенно опустошенной, не ощущая ничего кроме боли от отсутствия Бога, которая для меня была тем острее, чем чувствительнее было перед этим божественное присутствие. В этих двух возможных состояниях я забывала все мои личные боли и горести. Мне казалось, что я их никогда и не испытывала. Но в минуты отсутствия было ощущение, что возвращения уже не будет никогда. Я все время думала, что удаление Бога было результатом какого-то моего проступка, и это делало меня безутешной. Знай я, что это было то состояние, через которое мне необходимо было проходить, я бы так не беспокоилась. Моя сильная любовь к исполнению воли Божией сделала бы все простым для меня. Сущность моей молитвы заключалась в том, чтобы проявлять эту великую любовь ко всякому повелению Божьему в такой возвышенной и совершенной связи с Ним, чтобы уже ни перед чем не было страха: ни перед опасностью, ни перед грозой, ни перед духами или смертью. Это сообщает человеку великое отстранение от самого себя, от своих собственных интересов и репутации, и помогает относиться с крайним безразличием к вещам подобного рода, которые всецело поглощаются почитанием воли Божьей.

Дома же меня обвиняли во всем, что делалось плохо, что портилось или оказывалось сломанным.

Сначала я говорила правду, утверждая, что это не моя вина. Они же настаивали и обвиняли меня во лжи. Тогда я ничего не говорила в ответ. Кроме этого они рассказывали свои измышления всем приходившим к нам. Но когда после я оказывалась наедине с этими же людьми, я не пыталась вывести их из заблуждения. Я часто слышала, как обо мне говорили подобные вещи, в присутствии моих друзей, чего было достаточно, чтобы у них сложилось обо мне дурное мнение. Мое сердце обитало в молчаливом сознании своей собственной невиновности, не заботясь, думали ли обо мне хорошо или плохо, исключая из моего поля зрения весь мир, все мнения и осуждения. Меня не заботило ничего кроме моей дружбы с Богом. Если по причине своей неверности мне случалось в какой-то момент оправдывать себя, я всегда терпела поражение, навлекая на себя новые страдания, как во внешнем мире, так и в своем внутреннем. Но, несмотря на все это, страдания приносили мне такое удовлетворение, что самое тягчайшее из них было для меня ничем. Когда страдание удалялось от меня на короткий период, мне казалось, что это происходило из-за моего неумения им воспользоваться, и что моя неверность лишила меня такого преимущества. Ценность креста определялась для меня в минуты его потери.

Я умоляла наказывать меня любым способом, но не забирать от меня креста. Этот обожаемый мною крест возвращался ко мне еще более отягченным, по мере того как мое желание иметь его становилось более страстным. Я не могла примирить две вещи, так как они казались совершенно противоположными — это желать креста с таким рвением и нести его, испытывая слишком большие трудности и боль.

Богу, в проявляемой Им замечательной заботливости, хорошо известно, как делать крест более тяжким и при этом отвечающим способностям творения, которое будет его нести. Так и моя душа становилась более покорной, осознавая, что Его отсутствие и мое желание обладать предметом моих стремлений было более полезным для меня, нежели состояние постоянного наслаждения Его присутствием. Это последнее лишь питало мое самолюбие. Если бы Бог не поступал подобным образом, душа бы никогда не смогла умереть для самой себя. Закон любви к себе является столь изощренным и опасным, что он прилепляется ко всему. То, что во время тьмы и распятия доставляло мне более всего дискомфорта, так это моя склонность к спешке и скоропалительным поступкам как внутри, так и вне самой себя. Когда ответ на какой-нибудь вопрос ускользал от меня, (что нимало служило к моему собственному смирению), они говорили, что я «впала в смертный грех». Но такое суровое со мной обращение было как раз мне необходимо.

Я была очень горда, вспыльчива и по природе часто способствовала расстройству других, желая всегда все делать по своему и считая, что мои собственные рассуждения лучше, чем рассуждения других. Если бы Ты, о мой Бог, не употребил удары Своего молота, я бы никогда не смогла покориться Твоей воле, чтобы стать Твоим инструментом, ибо я была до смешного тщеславна. Похвала делала меня невыносимой. Я хвалила своих друзей до крайности и обвиняла других без причины. Но чем более преступной я была, тем более я была обязана Тебе, и тем меньше добра я могла приписывать самой себе. Как слепы те люди, которые присваивают другим всю ту святость, которую дает Бог! Я верю, что у Тебя были дети, мой Бог, которые были многим обязаны своей собственной верности, пребывая под Твоей благодатью. Что касается меня, я всем обязана Тебе. Я горжусь тем, что могу это исповедать, но не могу до конца этого осознать.

Я всегда была очень прилежна в делах милосердия. Мое нежное отношение к беднякам было таким сильным, что я желала удовлетворить все их желания. Но мне не под силу было почувствовать, в чем они нуждаются, если я не укоряла себя в том изобилии, которым я могла пользоваться. Чтобы им помочь, я лишала себя всего, что только было возможно. Самое лучшее на моем столе тут же раздавалось. Там, где я жила, немногие бедняки не испытали на себе проявление моей щедрости. Казалось, что Ты сделал меня там чуть ли не единственным твоим благотворителем, ибо, получив отказ у других, все нуждающиеся приходили ко мне. Я восклицала: «все богатство принадлежит Тебе, я же только управитель. Я обязана распределять его согласно Твой воле». Я находила способы жертвовать, оставаясь неизвестной, так как у меня был человек, который тайно раздавал мои милостыни. Когда встречались семьи, которым было неловко таким образом получать от меня помощь, я посылала им ее так, как если бы я была им должна. Я одевала тех, кто нуждался в одежде и устраивала обучение красивых молодых девушек, с тем, чтобы они сами могли зарабатывать себе на жизнь, пока их не брали на работу. Когда они таким образом имели за что жить, они уже не испытывали искушения оставлять себя на произвол судьбы. Бог употребил меня, чтобы вызволить нескольких, ведущих беспорядочный образ жизни. Я посещала больных, чтобы утешить их, поправить им постель. Я делала мази, обвязывала раны, хоронила умерших. Также я тайно снабжала всем необходимым торговцев и ремесленников, чтобы поддерживать жизнь их лавочек. Сердце мое было широко распахнуто для всякого изнемогшего из подобных мне творений. Немногие люди могли бы совершать столько благотворительных дел, сколько в моем положении позволял мне совершать наш Господь со времени моего замужества.

Для того чтобы очистить меня от тех примесей, в которые я могла превратить все Его дары, обладая присущим мне самолюбием, Он дал мне внутреннюю проверку, которая оказалась очень тяжелой. Я начала испытывать невыносимое бремя в проявлении той самой набожности, которая прежде была для меня легкой и приятной. Дело не в том, чтобы я крайне не любила ее, но я чувствовала себя несовершенной в проявлении этого благородного отношения. Чем более я любила ее, тем более я трудилась над приобретением того, в чем я неизменно терпела неудачу. Но, увы! Я постоянно оказывалась побежденной чем-то ей противоположным. Действительно, мое сердце было оторвано от всех чувственных наслаждений,

Мне казалось, что за эти несколько лет мой разум настолько отделился и отрешился от тела, что все мои действия совершались как будто не мною самой. Если я ела, или подкреплялась, то это совершалось в таком отсутствующем состоянии или разделении, что я удивлялась полному умерщвлению остроты ощущений во всех естественных функциях моего организма.